ЕВРАЗИЯ - Стихотворение России

Землю творят поэты – не потому ли сам Творец не торопится здесь родить истину, что надеется услышать неслыханное о своем мире от поэтов? Не торопится Господь принести на нашу землю истину, и нетерпеливая, вечно преждевременная русская поэзия сама осмеливается быть родительницей истины – идеального жизнеустройства.

До сих пор колыбель пуста, Вселенная рождает истину там, где для нее не готова колыбель, где истину-младенца не узнают, а повзрослевшую бьют камнями.

И рождаются революции, изрекаются грозы. Для каждого поэта родными стали тютчевские слова: «Люблю грозу в начале мая».

Гроза в начале мая – стихотворение России, которая за многие века, живя возле стихотворцев, сама стала поэтом. Словами «не верь, не верь поэту, дева» Тютчев, кажется, и Россию предупреждал об опасности, поверив поэтам, потерять почву под ногами, а вместо нее – обрести призрачную почву в небесах. «Твоей святыни не нарушит поэта чистая рука, но ненароком жизнь задушит иль унесет за облака». Но Россия все равно верит поэтам больше, чем пророкам, ведь «умом Россию не понять, аршином общим не измерить…»

Ливню, грозе, метели наша поэзия не нужна: они сами по себе откровенны, они ничего не скрывают от мира. Поэзия сочиняет тайну для гроз, метелей и ливней. Тайна, сочиненная поэзией, и есть истина для стихий. Они обретают истину, даже не догадываясь о ее существовании, но – вместе с нею они обретают вечность в пространстве земли.

Гроза в начале мая – великое стихотворение России, потому что в нем – откровение Бога, вознесшегося в небо. Когда он на земле, люди его не слышат; на земле люди внимают только себе, а истину они слышат лишь с небес, когда можно любить ее, бесконечно отвергая. Вселенная еще не дописала свое стихотворение – конец света. «Прежние отвергнуты заветы, не дописан будущий завет…». Так написал я в книге «Ближняя деревня».

Не поэты ли отвлекают Вселенную от ее вещего стихотворения – своими стихами о Вселенной? Тютчев мне дорог тем, что в мою Вселенную приносит Россию, пророча ей «всемирную судьбу». Мне во Вселенной, которую я сам творю в своей поэзии, нужна почва космического Тютчева. Мне нужен и космизм почвенника Блока. Мне нужна и земля небесного Лермонтова. Все это – и есть поэзия, которая – необычность, непредсказуемость, ожидание Всевышнего с пятой стороны света. «Тютчев … будет восторгаться цветами, листьями, ягодами земли. И будет видеть, как ангельские слезы, ставшие утренними росинками на этих цветах, листьях и ягодах, вместят Вселенную». (Из книги «Лунная мастерская»).

За сотни лет Тютчев обошел весь мир – и несет его в Россию. Тютчев с Запада несет в Россию Восток, Тютчев идет преображать Россию.

В Германии в тютчевской тоске по Родине родился Восток, читавший по-русски великую тревогу гроз, шепот говоривших между собой и не услышанных Лермонтовым звезд, рыдание утомленных однообразием есенинских полей.

Тютчев шел с Запада. По пути каждая пядь даже чужой земли виделась ему Россией – потому, дойдя до России, он не сможет узнать ее. И, дойдя до России, он увидит Вселенную, о которой тосковал повсюду. В России он увидит Божьи следы: «Не поймет и не заметит гордый взор иноплеменный, что сквозит и тайно светит в наготе твоей смиренной. Удрученный ношей крестной, всю тебя, земля родная, в рабском виде Царь небесный исходил, благословляя». «И распятый бунтарь – мой народ революцию Богу уступит» – так будет написано в XXI веке мной – тем, кто, не переставая ожидать Всевышнего на земле, увидел его не «в рабском виде», а младенцем в колыбели накануне нового творения мира.

Что такое – революция? Это – отчаянное желание самой земли быть поэтом. Революцией земля отвергает само продолжение обветшавших традиций. Новый поэт не может продолжать старых традиций.

Независимо от того, побеждает революция или терпит поражение, она свидетельствует о том, что Господь не приходит на ту землю, которая никогда не пыталась стать поэтом. Господь вовеки не придет туда, где нет бунтарей.

Не накануне ли нового творения мира и демоны онемели? «Как демоны глухонемые, ведут беседу меж собой» лишь «одни зарницы огневые» в ночном небе. Не послушавшись ли Тютчева, онемели демоны, потому что хотели угодить Богу, не быть ни преждевременными, ни опоздавшими?

Но мы зря приписываем небесам демонизм. Скорее, это грядущие поэты Всевышнего безмолвствуют, чтобы не произнести поэму о новом творении мира раньше, чем во Вселенной напишется конец старого света.

Каждое мгновение вселенской немоты кажется Тютчеву ожиданием русского слова, будто на русском языке заговорит и явившийся Творец.

И для того, чтобы избежать смертельной опасности написать стихи за Бога, необходимо молчать, скрываться и таить «и чувства, и мечты свои». Поэту нужно изгонять дьявола прежде всего – из своего языка, чтобы избежать искушения сказать стихами за Бога – самые откровенные слова. Поэту необходимо быть выше пророка, чтобы никогда не стать пророком.

Вручив поэту стихи, Господь будто бы вручил поэту себя! Так вот – на что он потратит Всевышнего? Знает ли он, что его преждевременное слово выдает Бога врагам его, а запоздалое слово поэта оставляет Творца в забвении?

Зная о том, что его родину «Царь небесный исходил, благословляя», Тютчев находился далеко от этой земли, потому что боялся оказаться на пути Всевышнего. В то время поэт – уже написавший пророческие стихи, мог быть возле Всевышнего или преждевременным, или опоздавшим. Тютчев боялся оказаться возле своей родины несвоевременным, он не хотел даже на мгновение отвлечь внимание Творца от своей земли, будто потому и писал стихи за границей…

Поэзия есть боль поэта, которому не дано присутствовать при рождении истины. Земля, где был рожден Тютчев, – колыбель истины.

До сих пор колыбель пуста, Вселенная рождает истину там, где для нее не готова колыбель, где истину-младенца не узнают, а повзрослевшую бьют камнями. «В меня все ближние мои бросали бешено каменья» – это как раз изгнание людьми несвоевременной истины описал Лермонтов. «Как он угрюм, и худ, и бледен! Смотрите, как он наг и беден, как презирают все его!» – говорит Лермонтов о поэте, имевшем несчастье прийти на землю пророком. Но не будет ли своевременная истина тосковать на земле о Лермонтове, желая, чтобы пророк был поэтом?..

И только птицы своевременны в России, истина для них – как полет, как гнездо. Тютчев воспевает Родину, на которой уже родилась эта истина – потому он и пишет много о природе, о земле, о птицах. В стихах поселяется наша вечно несвоевременная в мире, всеми побиваемая, но никем непобедимая Родина. Поэзия – гнездо России в вечности.

Земля, ведающая обо всем, не удивляющаяся ничему, хочет верить во что-то небывалое, что по силам родить лишь поэзии, знающей о мире Всевышнего то, что и сам Творец еще не знает об этом мире.

В России стихи – не только майские грозы, но и февральские метели. Когда в часы рождения моих текстов за окном радостно рыдала метель, я не сомневался: это – истина, которой надо дорожить. Метель – дар Божий, и ее строго-пречистые часы надо тратить только на поэзию.

Не меньше, чем грозу в начале мая, люблю февральскую метель, которая не только стихотворение России, а поэма Вселенной.

И когда выхожу на улицу в метель, и снежный ветер касается меня – я знаю: это завтрашнее откровение меня касается. И я уже не говорю вслед за Есениным «моя поэзия здесь больше не нужна», и я уже не тороплюсь повторять вслед за Лермонтовым, что я – «глупец», желающий уверить людей в том, что моими устами гласит Бог…

Тютчев, Блок, Лермонтов, Есенин, Пушкин, Гоголь… Поэт – это сам по себе народ; слава поэта – это вечное его потомство. Тютчев по-прежнему идет по земле одиноким народом, и Лермонтов, и Блок – потому что они – народ Блок, народ Тютчев, народ Лермонтов.

Но Тютчев сторонился даже этих народов, он не спешил печатать свои стихи в журналах и книгах, он не любил ни с кем говорить о поэзии. «Вдруг просветлеют огнецветно их непорочные снега: по ним проходит незаметно небесных ангелов нога…» – писал Тютчев, глядя «на недоступные громады». И сам он вот так же хотел пройти по земле, чтобы лишь просветлели «огнецветно» ее «непорочные снега». Но куда было девать земле кровавые следы, оставшиеся после того, как по ней уже прошла нога Пушкина и Лермонтова, вернувшихся в вечность Творца с кровавых дуэлей! Казалось, на этой земле другим поэтам уже не было и места, чтобы было куда ступить.

И Тютчев в Германии ждет вещих дождей, которые омоют окровавленный ландшафт России. «Где ты, Господи?!» – будут кричать советские женщины, когда в XX веке немцы будут жечь дотла их деревни. А Всевышний, может, впервые был в небе, чтобы себя сохранить ради человечества. «Еще минута, и по всей неизмеримости эфирной раздастся благовест всемирный победных солнечных лучей» – это Тютчев в грядущем увидел советскую Победу, которую Господь возле сердца держал в небесах…

Россия – вселенская земля. Вселенная ли сегодня слабеет – вот и ослабла Россия? Или же – Вселенная становится настолько сильной, что уже не нуждается в сильной России – земле поэтов?

Равнодушная, холодная Вселенная! Россия, поверившая своим поэтам, боготворила ее. Но у Вселенной не было своих поэтов, чтобы могли рассказать звездам о России, о ее неизмеримой любви ко Вселенной. Да и невозможно быть поэтом у Вселенной: звезды только для земли неповторимо светлы, грозы только земля слушает – как откровение. Поэтом можно быть только у России. Даже космические стихотворцы Лермонтов и Тютчев только в России могли быть поэтами…

Россия тем близка Вселенной, что боготворит звезд-поэтов, веря в их небесность. А поэты – верят в Россию, своим самоотверженным самосожжением подтверждая свою звездность.

Сегодня в стареющей, угасающей Европе вновь рождается новое слово. Европа – как заброшенная деревня в России. А новое слово – как вечерний свет, который ходит по половицам. «Когда один пустой закат в пустую избу возвратится, обрадовано заскрипят некрашеные половицы. Дощатый стол угрюмо чист. Меня сама земля просила сорвать с березы чистый лист – и ярко вывести: «Россия».

Так я писал о заброшенной деревне. Так я писал и о тютчевских «бедных селеньях», и о его крае «долготерпенья». Только земля, сумевшая не будить до поры «бурь заснувших», дождется ослепительного часа истины. Поэзия – колыбель для вселенских бурь, чтобы они подольше не просыпались – «под ними хаос шевелится». Не время еще будить хаос, когда старый мир не смог создать гармонию, а новый мир, в котором родится спасительная гармония, в тютчевское время не был еще сотворен сам. (Новый мир будет сотворен новым мировоззрением, согласно которому стихия есть творец мира).

Гибель старого мира необратима – потому и печальна поэзия. Мир смог сотворить лишь свой распад. Но поэзия не только печальна, а еще и пророчески велика, потому что за разрушением последует творение нового света.

Земля, пока ожидала прихода Всевышнего, выстрадала поэта. «Душа, увы, не выстрадает счастья, но может выстрадать себя…» – будто и о поэзии написал Тютчев. Земля не верит ни в одно из святых учений, вот и рождает поэта. Земля, ведающая обо всем, не удивляющаяся ничему, хочет верить во что-то небывалое, что по силам родить лишь поэзии, знающей о мире Всевышнего то, что и сам Творец еще не знает об этом мире.

Поэт, объявляя стихию Богом, меняет качество и смысл стихии. Стихия не отпускает от себя поэта, наделяет его огромной силой, потому что без поэта она не справится с той ответственностью, которую на стихию возложил поэт.

Почему истинная поэзия велика и вечна? Потому что стихотворение – это жизнь духа во плоти Всевышнего.

Вот так я стал читать стихи поэтов. Не только Тютчева, но и Лермонтова, Блока, Пушкина, Кольцова. И Фета – барина, у которого был порядок и на земле, и в небе над поместьем. «Лунная мастерская» – и есть такое мое прочтение чужих стихов. Я стал их заново творить для своего мира, который я создавал.

Для кого я творил этот мир? Для младенца-Всевышнего, только что пришедшего на землю. Если он первым на земле увидит поэзию, он не отвернется от этого мира, не сочтет его пропащим, а сочинит новую спасительную истину возле груды обломков мира прежнего. «Теперь тебе не до стихов, о слово русское, родное!» – писал Тютчев. Но – истине всегда «до стихов»! Потому первым делом к колыбели вещего младенца мы принесем в дар нашу поэзию.

Принесем и наше другое прочтение Тютчева. «Недаром русские ты с детства помнил звуки и их сберег в себе сочувствием живым – теперь для двух миров, на высоте науки, посредником стоишь ты мировым…». Не мне ли сегодня Тютчев говорит эти слова?..