Музыку сфер заказывали?

Александр Секацкий - радикальный философ, софист по убеждению и призванию, лидер кружка питерских фундаменталистов, пророк империи и певец метафизики драки, наставник Евразийского Союза Молодёжи, - мало ли каких титулов сегодняшнего гостя портала «Евразия» ещё можно назвать. Вникать в мысль Александра Куприяновича не всегда легко, но, право, она стоит затрачиваемых усилий.

- Сегодня на наших глазах всё отчётливее обозначается перспектива возвращения России к осознанию своей исторической судьбы, своего топоса. В авангарде этого движения с самого начала стояли интеллектуалы, однако, сейчас мы видим, как сама государственная власть в лице прежде всего президента медленно, но верно начинает движение в этом направлении. Очевидно, такого рода возвращение наталкивается на серьёзное препятствие в лице крайне неблагоприятной идеологической конъюнктуры, сложившейся в мире, и самые принципиальные аспекты национального гештальта - прежде всего установка на выполнение метаисторической миссии, национальной сверхзадачи - вступает в явное противоречие с "общемировым", "цивилизованным" политическим форматом. Отсюда вопрос: каким образом в нынешних условиях такие установки могут быть озвучены, вброшены в общество и, собственно, проведены в жизнь?

Провозглашение такого рода сверхзадачи первым лицом весьма проблематично. Но ее необходимо иметь в виду. Мы вынуждены исходить из этой двойственности, когда мы нечто имеем в виду, нечто подразумеваем, но для того, чтобы не навредить, действительно нужна осторожность. Практически любой человек любой степени ангажированности, становясь ответственным политиком, мгновенно меняет свой ресурс. Не потому, что он совершает измену самому себе, а потому что странным образом этого требует закон. Поэтому, в принципе, здесь и должны действовать принципы двух звеньев.

Есть идеологи, которые в хорошем смысле этого слова безобщественные, им позволено многое озвучивать, пусть это будет конкуренция. И есть ответственные политики, которые исходят из того, что мы живем на Земле. Земной политический мир устроен так, и потому даже любую степень очарованности идеей, уместно перевести в общепринятую политическую речь. И опять же, чувство вкуса, то, что называется государственным инстинктом, государственным чутьем, которое Путин иногда очень четко демонстрирует, но, конечно, не всегда. Раз на раз не приходится.

- Какой формат мог бы позволить Путину вести себя более свободно в плане озвучивания идей, принятия решений и действий? Какой официально возможный формат развязал бы Путину руки и дал бы ему возможность не оглядываться за каждым словом, как сейчас? Существует другой формат для Путина?

Для Путина, как для занимающегося пост президента, фактически не существует. Это так же перекликается с вопросом о преемственности власти, - может быть, какая-то другая форма управления страной нужна. Звучат даже такие экстравагантные идеи, как возможность создания Путиным новой монархической династии, или Путин - вице-канцлер при монархе. Это могло бы развязать Путину руки. В принципе, это возможно.

Но всегда существуют альтернативные формы. Например, парламент озвучивает более резкие внешнеполитические формы, но президент может сделать вид, будто он прислушивается. Но в данном случае радикальная ситуация такова, что даже парламент не может озвучить. Эта форма должна исходить от народного движения, но очень важно преодолеть первую идею шока. Да, это шок. Да, тебя обзовут, кем только не обзовут, и фашистом, и империалистом, и всех собак непременно навешают. Но, если этого бояться, то ничего не случится. И останется такое государство, где вместо политиков - чиновники.

Поэтому речь идет о том наиболее глубоком эшелоне, где действительно можно ангажировано изложить свою мысль в рамках государственного творчества. А возможность президента в том, чтобы прислушиваться к этому и адаптировать услышанное. Точно так же, как мы существуем на Земле в условиях земного тяготения, точно так же мы существуем в условиях некой риторической реальности, и полностью изменить ее нельзя, не навредив при этом своему государству.

- Какие силы, на ваш взгляд, могли бы это сделать? Или из недр каких сил могло бы это начать подниматься?

На первый взгляд, казалось бы, это могли бы сделать популярные СМИ. Но в реальности это не так, потому что все СМИ ангажированы либеральной моделью. Сама природа журналистики такова, что эти идеи им органически чужды, поэтому на них надеяться не следует. Масс-медиа будет лишь зеркалом, которое будет отражать иной голос. По большому счету я не нахожу иного слова, кроме политической самодеятельности. Такое первичное социальное творчество интеллектуалов, молодежи, людей, которых в России очень много.

До так называемой русской идеи возможно додуматься только в России, и это свойственно почти каждому интеллигентному человеку. Это те формы, которые в любом случае будут привлекать внимание, и если слово сказано, если эффект первичного шока преодолен, дальше вполне можно осторожно, постепенно, в рамках так называемой государственной мудрости сближаться. И само понимание того, что сверхзадача у государства есть способно мобилизовать, а в случае русской духовности совершенно очевидно.

- В эссе «Тайна Кощея Бессмертного» вы очень жестко проехались по интеллигенции. Это эссе от 1999 года. Насколько изменилось ваше отношение к интеллигенции сейчас?

Я думаю, что интеллигенция, как сословие, как некоторая формация российской духовности неизменна и она, конечно, воспроизведет все свои черты, среди которых есть не только плохие, но и хорошие: наличие общего духовного пароля. В отличие от разобщенности интеллектуалов-профессионалов, интеллигентам странным образом интересно друг с другом жить. У них есть некий предмет жизни, более важный, чем ситцевые занавесочки. А все, что касается ее органических пороков, то я и сейчас так думаю. Но все это в одном флаконе, и отделить, к сожалению, невозможно.

В данном случае речь идет даже не об интеллигенции, а именно об ощущении того, что Аристотель называл «Большим хором». И существует так называемая музыка сфер. У Платона спрашивали, для чего строится государство, где всем приходится жертвовать чем-то, даже философам, которые правят. Ответ один: правильно отлаженный полис способен как правильно отлаженный космос давать музыку сфер, которую слышно только богам и, может быть, некоторым смертным. И в этом отношении форма полиса, империи, любого органического государства, имеет свою собственную цель, которую мы изнутри либеральной модели представления об атомарном свободном индивиде просто не можем услышать. Нам нечем её услышать.

Само формирование органа должно идти параллельно озвучиванию этой идеи, ее органической имплантации. А, учитывая то, что именно сегодня, на мой взгляд, это государство потерпело полный крах и христианская цивилизация находится перед лицом смертельной угрозы, это может быть вполне резонный выход. Но в любом случае момент шока в этом отношении будет неизбежен.

- Вы можете более детально обрисовать потенциально великий проект для России?

Я думаю, что, по крайней мере, с негативной стороны можно обрисовать. Ясно, что это будет проект в хорошем смысле слова не стяжательный. Проект, который заведомо скажет: «Экономика не находится на первом месте». Есть более важные вещи, чем дистрибуция вещей. Экономико-центристская цивилизация сказала все, что могла сказать, и ориентирование на такие показатели, как уровень инфляции и прочее, не нужно. Это вещи технические. Пусть этим занимаются, как говорил Александр III, ученые-немцы. Можно нанять ученого-немца. Это высвобождает сферу геополитики и эстетики, что очень важно.

Если мы откажемся от маниакального государственного вмешательства во все эти экономические показатели, если та же геополитика станет нам интереснее, чем ежедневные биржевые котировки, то это уже будет очень хороший шаг вперед. А дальше нам есть куда двигаться. Действительно есть задачи, скажем надлежащей оболочки русского языка, который представляется мне величайшим достоянием России, это может быть та же самая идея борьбы порядка с хаосом, идея космического упорядочения, создание некой созвучной территории смыслов.

- А империя может быть надлежащим проектом?

Безусловно.

- Какая это должна быть империя, с учетом того, что многие вещи в контексте постмодерна, который воцарился сегодня, в том числе вещи исторические, воспринимаются иначе, нежели в те периоды, когда существовали предыдущие империи? Скажем, Американская империя, она совершенно иная, нежели Карфаген. А Русская империя, евразийская, какой она должна быть с учетом изменившегося контекста? Или хотя бы какие должны быть или могут быть ее признаки…

На мой взгляд признаки - это отлаженность социального пространства, когда определенные усилия индивидуума не вбрасываются в среду чистой конкуренции, а разогревают друг друга. Это различные формы тонкого патриотизма, почти музыкально согласованного. Как говорил один китайский путешественник, вернувшийся в Поднебесную после долгих странствий, он прошел по базару и сказал, что по всей Поднебесной звучит музыка гибели. Это ощущение, какая музыка звучит по всей Поднебесной, какие резонансы вызывают в нас политические, культурные и т. д. успехи, ощущение того, что наша историческая идентичность все еще длится, а может, становится еще более яркой.

Это очень трудно выразить дискурсивно, но я считаю, что есть две вещи: есть имперское самосознание и есть имперское самочувствие. Имперское самочувствие практически невозможно подделать, но оно присуще большим культурным цивилизациям, и мы должны сделать так, чтобы эта музыка, ритм имперского самочувствия были лучше слышны.

- Если отказаться от экономоцентризма и от экономики, как основной мотивации, не изменятся после этого функции правителя, и если изменятся, то как?

Если вы обратили внимание, то все империи для функции императора, даже если его называют президентом, предусматривают особые полномочия. Например, американский президент имеет право начать военные действия, но не имеет права хоть на сотую долю повысить ставку рефинансирования, он напрочь исключен из внутренних регулятивных процессов. Именно об этом идет речь. И странным образом, тот же Буш, что меня всегда удивляло, не будем говорить ничего плохого или хорошего о его интеллектуальном уровне, когда его в десятый раз спросили, почему Америка вмешалась в Ирак, он сказал замечательную фразу: «Саддам обидел моего папу».

Ощущение некоторой непричастности, но в то же время, задача президента все-таки не в том, в чем задача управляющего, управляющий, он и есть управляющий. Он предоставляет свой отчет, мы и так видим, что он работает. А задача в том, повысился ли градус коллективного самочувствия, есть ли ощущение своего присутствия в мире, в симфонии культур и языков, где твой голос? Где твои излюбленные формы бытия? Стали они отчетливей, или наоборот, они всецело подражательны? То есть для того, чтобы окончательно дискурсивно сформулировать эту сверхзадачу требуется сначала найти возможность ее озвучить. Какова здесь будет доля великого Андрея Платонова, это трудно сказать заранее. Но ясно, что резонаторы имперского ощущения есть.

И сегодня эти резонаторы работают не зависимо от масс-медиа. Масс-медиа со страшной силой провозглашает: «Как? Какое страшное преступление? Закрыты грузинские казино!». А в девяностые годы было не так? Тогда «Комитет солдатских матерей» практически управлял армией. А теперь мы видим, что это не так. Что возникла некая автономность. Это чрезвычайно важные вещи. Это и есть внутренние имперские начала, которые неподвластны гипнотическому заклинанию масс-медиа.

- По-моему, при Путине это стало ясно и ярко ощущаться. Говорит ли это о том, что это неизбежная историческая логика, имперская судьба России, и она все равно гнет свое, либо это качество и внутренняя воля этого человека, которая переварила ситуацию либерального бульона и мобилизует все в определенном, движущимся в сторону империи, ключе?

Я думаю, что будучи президентом уже не малое время, Путин и сам существенно изменился. В конце концов, находясь на таком месте, происходит отождествление с обширным социальным телом. Если мы помним, Путин поначалу пытался изречь предельно «амбициозный» лозунг: «Догнать и перегнать Португалию по уровню ВВП». Больше он этого не говорит. Он учиться на ходу, но улавливаются резонансы коллективного имперского самочувствия.

- Получается совокупность факторов: и неизбежная имперская логика…

И одновременно необходимость адаптироваться к земному тяготению, то есть той господствующей политической риторике в современном мире. Конечно, всегда найдутся люди, которые способны нарушать, какой-нибудь президент-тиран, Ахмадинеджад, например. Он верит своему комьюнити, оно его всегда поддерживает. В этом отношении у исламских фундаменталистов привилегированное положение. Но рано или поздно будут озвучены и другие проекты.

- Вы сказали, что Ахмадинеджад опирается на свое исламское комьюнити, то есть имеет общественную поддержку. На что Путин может опереться?

В этом смысле, конечно, у Ахмадинеджада колоссальное преимущество, потому что его поддерживает огромное количество шиитов. Неважно где: в Иране, в Ливане, в Европе. У Путина нет такой ситуации, мы уже говорили о том, какой капризный формат принимает русская интеллигенция.

- Может, на православие? Путин все чаще появляется в контексте православия, может, по аналогии с Ахмадинеджадом, опереться на православное сообщество?

Боюсь, что опора на основы некой единой веры находится в противоречии с имперской идеей. Империя и теократия – вещи принципиально разные. Все империи были веротерпимы, включая Рим. Это христиане, которые пришли в Рим, свергли Пантеон и истребили всех богов. Поэтому имперская идея обязательно должна включать в себя национальную взаимную лояльность, веротерпимость, и главное, какую-то сверхзадачу, способную примерить эти противоречия, гармонизировать их. В этом то и отличие евразийства от панславизма. Панславизм предполагает мобилизацию национально-религиозного начала. И может быть, на первых порах это нечто более непосредственное и энергичное, но только на первых порах, а в конечном итоге, в неком большом историческом времени, конечно же, перспективнее евразийство.

- В таком случае, есть ли из уже существующих политически оформленных субъектов те, которые смогли бы сформулировать великий проект и взяться за его реализацию на начальной стадии?

Я думаю, что есть. Они наверняка есть, поскольку размышления о судьбах России не прекращаются никогда. В этом отношении очень важно первое скандальное слово. Пусть оно будет скандальное, но главное, чтоб равновесие бытия сместилось. Равновесие сказанного нарушено. И такого рода слово позволит после этого легкий откат. Но это уже откат не к прежней точке, это понимание того, что это озвучено.

Всем, чем угодно, нас уже называли. Называли фашистами, расистами, а мы все же повторим свой аргумент и второй раз, и третий раз. А когда все уже лишится атмосферы шока и скандала, вполне возможно перенести это в некую реальную плоскость и даже в конкретную политическую плоскость. А там этот момент неизбежен. Не сказав «а», не расставив точки над «и», мы все равно ничего не добьемся, кроме представления о каком-то подпольном заговоре, или чего-нибудь вроде этого.

Беседовал Дмитрий Ефремов