ЕВРАЗИЯ - О восприятии «друзей» и «врагов» в международных отношениях

Основой политики как таковой является разделение тем или иным субъектом политики других субъектов на «друзей» и «врагов». Естественно, это условное разделение (поэтому оно берется в кавычки), но вместе с тем не произвольное, а основанное на глубоких наблюдениях за политическими процессами. Карл Шмитт в своей работе «Понятие политического» [1] убедительно обосновал наличие такого разделения.

Сохранение того или иного государства или народа в той или иной форме необязательно тождественно с благополучием проживающего в нем народа.

«Специфически политическое различение, к которому можно свести политические действия и мотивы, это – различение друга и врага. Оно дает определение понятия через критерий, а не через исчерпывающую дефиницию или сообщение его содержания», – пишет Шмитт.

Разделение «друг / враг» с политологической точки зрения применимо и даже крайне необходимо в анализе международных отношений. Действия т. н. коллективных акторов международной политики – народов, государств – в наибольшей степени мотивированы различением «друзей» и «врагов». Естественно, данный дуализм «друг / враг» вовсе не исключает третьего, промежуточного мотива политических действий и политического состояния и настроения того или иного субъекта международной политики.

Согласно Шмитту, «друг / враг» как критерий различения «тоже отнюдь не означает, что определенный народ вечно должен быть другом или врагом определенного другого народа или что нейтральность невозможна или не могла бы иметь политического смысла. Только понятие нейтральности, как и всякое политическое понятие, тоже в конечном счете предполагает реальную возможность разделения на группы "друг / враг"»...

Предположительно должны существовать некие критерии, согласно которым народы меняют ориентиры в восприятии внешнего мира и основополагающий момент в этом восприятии – разделение мира на «дружественный» и «вражеский». Есть знаменитая формула английского премьер-министра, лорда Палмерстона: «У Англии нет вечных друзей и врагов, а есть вечные интересы, которым она должна следовать». То есть, если исходить из данной формулы, критерием восприятия «друзей» и «врагов» служит принцип государственных интересов, которые меняются в соответствии с меняющимися политическими условиями, политической конфигурациeй в постоянно меняющемся мире.

Но это со своей стороны не отменяет возможности долговременного восприятия одного народа другим в качестве «друга» или «врага». Примеров тому множество. Есть также множество примеров относительно быстрой перемены «друзей» на «врагов» и наоборот. Другими словами, понятие государственных интересов, которое само зависит от интерпретаций (в смысле того, что же является «настоящим» интересом государства на данном конкретном историческом этапе), не может претендовать на единственно возможное объяснение, почему коллективные акторы международной политики порой способны практически диаметрально менять свое восприятие внешнего мира, а с другой стороны также способны в течение очень длительного периода придерживаться своих представлений о «друзьях» и «врагах».

Однозначного объяснения, наверное, все же нет, а есть множество факторов, из которых попытаемся выделить и обрисовать главные критерии, влияющие на формирование тех или иных представлений народами и государствами друг друга в качестве «друзей» и «врагов». То, что понятие «государственные интересы» подвержено различным интерпретациям и эти интерпретации в свою очередь влияют на восприятие одним народом других народов как «друзей» и «врагов», было отмечено выше. Интерпретация вообще вещь интересная в политике и ей отводится одно из ключевых мест.

В политологии последних двух десятилетий особенно модным стала уже давно представленная в других социологических дисциплинах так называемая конструктивистская теория, которая призвана объяснить почти все действия в политике, исходя из того, что не существует объективной реальности: «Реальность - это мир, которое мы ощущаем; но когда мы о реальности говорим, эмпирический опыт восполняем многочисленными интерпретациями, с помощью которых мы истолковываем воспринимаемое нами целое, которое по данной причине всегда является нечто большим, чем сумма наших реальных наблюдений. За "реальностью" скрывается интерпретационная конструкция» [2].

Теория конструктивизма, несмотря на моду, стала подвергаться справедливой критике ввиду многих имеющихся в ней противоречий [3], но конечное призвание конструктивизма - уделить внимание различным конструкциям реальности, лежащих в основе действий субъектов международной политики, - в целом является правильным путем в политологическом анализе, хотя одна лишь констатация факта наличия непременно (в той или иной степени / рано или поздно) меняющихся интерпретационных конструкций у акторов международной политики не объясняет причин этих перемен, в том числе касательно восприятия «друг/враг».

Например, американская политика в отношении движения «Талибан» в Афганистане меняется на глазах. Появились даже сведения, что Талибану разрешат открыть свое представительство в Турции – государстве-члене Североатлантического Альянса. Американцы ведут диалог с «умеренной частью» афганского движения, которому они в свое время сами помогали утвердиться в стране, а потом, после 11 сентября 2011 года, вместе с «Аль-Каидой» объявили врагом Америки и «всего цивилизованного мира». В данном случае частые перемены в восприятии врага вряд ли указывают на глубинное осознание проблемы со стороны американцев, а как следствие бесперспективности одних лишь военных операций, направленных против «Аль-Каиды» и «Талибана» одновременно.

Как пишут «трансатлантистские» эксперты, для Вашингтона «врагом» остается другое детище американских же спецслужб – «Аль-Каида», а «Талибан», оказывается, не такой уж демон, как думали раньше [4]. Налицо конструирование новой реальности, которая на практике означает попытку столкнуть «Талибан» с «Аль-Каидой». С одной стороны, эта данность является результатом неудачи нескончаемых военных операций Запада в Афганистане, а с другой – попыткой приспособиться к новой реальности и компенсировать военную неудачу с помощью превращения бывших врагов в друзей и переориентации их энергии против других реальных или мнимых врагов.

Такой же вынужденной конструкцией реальности можно считать новую западную политику на Ближнем Востоке. Осознав, что удержать некоторых своих союзников в арабских странах невозможно, Запад объявил, что занимает «сторону народа». В отличие от Мубарака в Египте, с Кадаффи (который пока еще не сдается) в Ливии Запад расстался с легким сердцем, потому что Кадаффи не был ставленником Запада, а стал «другом» лишь ввиду обстоятельств. Поэтому он легко превратился обратно во «врага» и ему не помогли многочисленные заявления о том, что он борется с «врагом» этого самого Запада – «Аль-Каидой».

Зато тирания в Бахрейне может безнаказанно давить танками безоружных демонстрантов (в Ливии Кадаффи борется с вооруженным восстанием), ведь бахрейнская тирания – «друг» Запада (можно даже без кавычек). Только если народ Бахрейна сделает ситуацию еще более взрывоопасной, как это было в Египте, Запад лишь тогда может сдать правящий режим и занять «сторону народа» (есть еще момент, что в Бахрейне Запад не видит прозападной альтернативы правящему королевскому дому, в Египте такой промежуточной альтернативой являются военные).

Но интерпретирование (конструкция) реальности актуально не только для конкретных эмпирически наблюдаемых ситуаций, а, как уже было частично отмечено выше, для дефиниции государствами и народами своих интересов. С одной стороны «государственные интересы» – это ценность сама по себе, конечная цель политики, вмещающая в себе константу самосохранения государственности и идентичности народа. Однако даже такие, на первый взгляд, вечные ценности подвергаются сомнению перед лицом других целей и ценностей, как материальных (например, благополучие), так и нематериальных, т. е. духовных (например, жить в вере, согласно религии).

Другими словами: сохранение того или иного государства или народа в той или иной форме необязательно тождественно с благополучием проживающего в нем народа, равно как и интересы религии не всегда тождественны с сиюминутными материальными интересами государственного организма.

К примеру: материальное благополучие многих народов бывшего СССР обеспечивалось благодаря их пребыванию в составе СССР, после исчезновения которого оное существенно снизилось. То есть, в условиях отсутствия государственности тем или иным народам в материальном смысле жилось лучше. Что касается нематериальных ценностей, превалирующих над государственными, в качестве примера возьмем исламских фундаменталистов, для которых не так важны государственно-этнические различия, им безразлична и даже противна идея национального государства, для них куда важнее наднациональное единое исламское пространство, что по другим интерпретациям противоречит «государственным интересам» отдельно взятых государств, скажем, Сирии или Марокко.

Получается, что понятие «государственных интересов» вариабельно и может интерпретироваться исходя из определенной базовой политической философии. В случае с нашим исследуемым объектом это означает, что если, допустим, для грузинского националиста Россия однозначно «враг», нарушающий территориальное единство страны, то для грузинского же православного фундаменталиста не все так однозначно, в России он видит и «друга» до той степени, до какой проявляется приверженность России к Православию. У националиста своя реальность, у религиозного фундаменталиста – своя, у марксиста – еще своя и так далее, а «простой гражданин», народ, всегда между ними и подвержен влиянию доминирующего в ту или иную эпоху направления.

После развала СССР само собой разумеющимся являются близкие отношение Турции с Азербайджаном, как двух близких родственниц-наций. Принцип этнического родства сконструировал образ «друга» в лице Турции для Азербайджана и наоборот. Но исторически бывали моменты, когда турки оказывались самыми заклятыми врагами азербайджанцев. При этом на первый план выходило конфессиональное различие между турками-суннитами и азербайджанцами-шиитами.

Запад выступает на международной арене именно как Запад, т. е. как единый геополитический организм, основывая свое политическое единство на общности ценностей.

Вот что происходило на Южном Кавказе в период турецкого нашествия в первую четверть XVIII века: «Тотчас же по занятии Тбилиси с церквей были сорваны кресты. В сентябре 1723г. [царь] Вахтанг писал Баадуру Туркестанишвили, что "ежели в год не будет откуду вспоможения, обасурманят всех". Еще большую нетерпимость, доходившую до человеконенавистничества, проявили турки в отношении азербайджанцев-шиитов. Постановлением чрезвычайного совета турецкого правительства (6 августа 1722 года) им была объявлена священная война. Три фетвы муфтия, опубликованные в связи с этим, призывали уничтожать мужчин и захватывать в рабство женщин и детей. Имущество шиитов объявлялось законной добычей турецких солдат. Командовавший созданным в середине 1725 года Низовым корпусом князь В.В.Долгоруков доносил в следующем году из Астрахани Верховному тайному совету, что разбежавшиеся при турецком нашествии "басурманские народы" (т. е. азербайджанцы-шииты) продают своих детей русским и армянам (sic!) "в вечное и временное услужение". Он принимает их, выдавая записки» [5].

Несмотря на такое тяжкое историческое прошлое, образ «врага» из турок в Азербайджане давно забыт. Получается, что тяжелые исторические отношения и кровопролитие не всегда определяют очень длительное формирование образа «врага» (и соответственно «друга», когда речь о союзниках). Примеров в мировой истории прошлого века тоже предостаточно. Япония не забывает про Хиросиму и Нагасаки, ежегодно устраивает церемонию памяти, однако это зло не связывает с Соединенными Штатами как таковыми.

Зато после Второй мировой войны стратегическими противниками стали США и СССР (Россия), которые никогда не проливали кровь друг друга. Образ «врага» в лице США в России живет и сегодня в той или иной форме, что вовсе не является парадоксом, так как такое восприятие основано на геополитических реалиях, а у геополитики свои законы, которые диктуют России, настороженно относиться к США даже после мнимого окончания противостояния с ними ввиду краха коммунистической идеологии и советского государства [6]. В правящих верхах США тоже нет иллюзий в отношении к России. Вероятно, все это – надолго.

В сегодняшних условиях в отношениях между Западом и Россией не может быть быстрой смены союзников и противников, похожей на эпоху европейского равновесия сил и колониализма в XVIII-XIX веках, когда были возможны почти любые конфигурации альянсов – Англия вместе с Австрией и Пруссией против Франции, Англия с Францией и Турцией против России, Австрия и Франция вместе против Англии и Пруссии, Россия с Австрией против Пруссии, Франция, Австрия, Англия и Турция вместе против России и так далее.

Хотя и в этой запутанной системе вырисовывается определенная геополитическая константа – несмотря на периодические тактические сближения между Англией и Францией, ось геополитики двигалась под знамением противостояния этих двух держав; аналогичная картина в русско-турецких отношениях: стратегическое наступление России на юг исключало длительную «дружбу» с Османской Турцией, которая была стратегическим «врагом». А стратегия как таковая подразумевает собой длительность, протяженность во времени.

Именно поэтому я утверждаю, что русско-американское сближение не может иметь под собой твердой основы, если конечно, Россия или Америка не откажутся от своих стратегических задач и не сконструируют себе определенную «реальность», которая может в итоге оказаться губительной (а для кого, скажем, для российских «либералов» – панацеей).

Геополитика в свою очередь, как известно, не состоит всего лишь из географических данных, обусловливающих политические действия акторов международной политики. Идеологическая составляющая в силах серьезно повлиять на эти действия. Если бы не фундаментальные изменения в идеологическом подходе «сверху», проявившееся в «упразднении» национализма в рамках западного мира, Франция и Германия пожалуй и сегодня оставались бы стратегическими противниками, выясняя отношения вокруг провинций Эльзас и Лотарингия.

Запад выступает на международной арене именно как Запад, т. е. как единый геополитический организм, основывая свое политическое единство на общности ценностей. Чисто географические моменты, влияющие на формирование образа «друг / враг», отходят на задний план. Идеологический же момент делает США непримиримыми с Исламской Республикой Иран, руководство которого не продается и не сгибается, а это делает Иран естественным союзником сил, ратующих за альянс православного христианства с исламом (в первую очередь шиитского толка) в рамках большого евразийского пространства.

Запад, сам выступающий как большое цивилизационное пространство и отказавшийся от национализма внутри, бросил националистическую «удочку» постсоветским народам с целью разделять и властвовать, при этом пытаясь всем навязать свой имидж «друга». Именно таким попыткам должен противостоять другой «полюс» – большое цивилизационное пространство в Евразии, с целью обезопасить не эфемерный суверенитет отдельных национальных государств, выраженный в размахивании национальных флагов и в распевании национальных гимнов – продуктов, возникших в эпоху секуляризации и десакрализации государства, а сущностную свободу, т. е. сформировавшуюся веками идентичность всех народов.

* * *

[1] Carl Schmitt: Der Begriff des Politischen; 1927 / 1932.

[2] Stefan Jensen: Erkenntnis – Konstruktivismus – Systemtheorie. Einfuehrung in die Philosophie der konstruktivistischen Wissenschaft. Opladen/Wiesbaden 1999, стр.27.

[3] См. напр., Christoph Weller: Internationale Politik und Konstruktivismus. Ein Beipackzettel; в: «Welt Trends», Nr.41, 2003 / 2004.

[4] См. напр., Alex S. van Linchoten and Felix Kuehn: Separating the Taliban from al-Qaeda: The Core of Success in Afghanistan; в «Global Post», 09 февраля, 2011 г.

[5] О. П. Маркова: Россия, Закавказье и международные отношения в ХVIII.веке; Москва 1966, стр.115.

[6] Об этом автор данной статьи уже писал, см.: Г. Рцхиладзе: «Законов геополитики в рамках "перезагрузки" не отменить», 11 декабря 2010 г.