ЕВРАЗИЯ - Постлиберализм: многополярная перспектива

Интеллектуальный авангард политического процесса

Патриархи либеральной мысли, как и творцы Просвещения в целом, дают пример того, как общественная мысль Запада идет впереди социально-политических преобразований, как решения в сфере идей, отстоявшие свой приоритет в споре аргументов, становятся руководящими моделями для строительства институтов будущего.

Это дает нам основания для того, чтобы и сегодняшние новейшие тенденции западной общественной мысли рассматривать как приготовление будущих изменений, вновь народившуюся и активно формирующуюся критическую позицию в отношении действующего статус-кво – как прообраз или, по крайней мере, одну из существенных возможностей будущей политической практики.

Демонтаж биполярной системы вместо того, чтобы расчистить путь к установлению либерально-мондиалистской модели в действительно глобальном масштабе, спровоцировал системный кризис самого либерализма.

Это соображение тем более важно для нас, что тенденции, о которых идет речь и которые будут в основных чертах разобраны ниже, представляют своеобразное и весьма интересное приближение к некоторым важнейшим аспектам того, о чем мы со своей стороны говорим как о четвертой политической теории. Более конкретно, речь идет об особого рода критике либерализма, развивающейся изнутри самого либерального идейного контекста, питающейся его собственными внутренними противоречиями и направленной на решение проблем частью порожденных самой либеральной политической практикой, частью оставшихся не решенными со времени, предшествовавшего политическому воплощению либерализма. Соглашаясь с более или менее устоявшимся словоупотреблением назовем эту критическую тенденцию «постлиберальной».

Запад за пределами либерализма

В отличие от неолиберализма, который, по сути, является еще более радикально-антиэтатистским изданием классической либеральной концепции, постлиберализм, особенно в своих наиболее последовательных формах, представляет собой в значительной степени именно преодоление либерализма в плане критического переосмысления и, в конце концов, отклонения ряда ключевых компонентов классической либеральной и – шире – общепросвещенческой парадигмы.

Особенно важно – и в данной статье мы уделим этому специальное внимание – что в рамках постлиберальной тенденции намечена и все больше в ходе публичной дискуссии утверждается установка на социально-культурный плюрализм (не путать с мультикультурализмом) или, что то же, многополярность. Последняя же, в свою очередь, является базовым компонентом формирующейся четвертой политической теории.

Иными словами, можно говорить о том, что наиболее интеллектуально добросовестные и авангардно мыслящие «выходцы» из либеральной традиции со своей стороны заступают ровно на те же позиции, которые формируются «справа» представителями антилиберальной критики с изначально консервативных позиций. Образно выражаясь, этот процесс можно уподобить рытью тоннеля с двух сторон. Тот тезис, что «на той стороне» находятся интеллектуалы, действительно осмеливающиеся заступить на близкие нашим позиции, может показаться если не рискованным, то, по крайней мере, неожиданным и требующим серьезного обоснования. Такое обоснование и составит основу дальнейшего изложения.

Джон Грей – могильщик Просвещения

Наиболее ярким и убедительным (особенно в части критики непоследовательности своих более «умеренных» в отказе от либеральных установок коллег) представителем постлиберального мышления является британский социолог и социальный теоретик Джон Грей, профессор Лондонской школы экономики, автор известного в России труда «Поминки по просвещению». Данный труд является итогом идейной эволюции автора от попыток модификации классического либерализма вплоть до его буквального и решительного отвержения. Причем отвержение это носит передовой характер, так как связано с признанием невозможности применения классического либерализма к социально-политическим реалиям, раскрывающим себя в эпоху пост-биполярного мира.

Грей, как и ряд других исследователей, констатирует, что демонтаж биполярной системы вместо того, чтобы расчистить путь к установлению либерально-мондиалистской модели в действительно глобальном масштабе, спровоцировал системный кризис самого либерализма. Выводы, которые делает Грэй из анализа этого кризиса, означают не только отказ от идеи универсальной применимости либеральных схем ко всем без исключения человеческим обществам (в этом с ним согласно большинство постлибералов), но и фактическое признание бесперспективности неолиберальной практики в самих развитых странах Запада.

В прямом соответствии с нашим тезисом о том, что интеллектуальная работа предшествует политическим преобразованиям, Грей настаивает: либерализм как генеральное воплощение проекта Просвещения уже является полным банкротом, поминки по Просвещению уже справлены в сфере высокой интеллектуальной рефлексии: вопрос о том, когда иссякнет инерция старых институтов и дискурсивных практик и Запад столкнется с необходимостью политического разрешения кризиса – вопрос времени.

Характерным примером столь уверенного подхода к проблеме являются следующие строки автора: «Хотя проект Просвещения и переживает упадок в большинстве западных культур, он все еще продолжает оказывать влияние на многие области мысли, не связанные с академической философией. Например, в риторике, а также в практике международных отношений концепции наподобие доктрины универсальных прав человека по старинке все еще пользуются авторитетом. Но происходит это, вероятно, в силу явного отсутствия внятной альтернативы. Наша культура – это культура Просвещения не по убеждению, а за отсутствием иных возможностей».

Либеральная не-терпимость как следствие «общечеловеческих» претензий Просвещения

Именно так, фундаментальные постулаты либерализма: универсальные права человека, примат индивидуального выбора, безальтернативность свободного рынка и даже равенство возможностей и толерантность целиком отвергаются в их притязании на универсальную применимость. Более того, именно их претензия на универсальность и является корневой причиной их отвержения. Признание плюрализма культур, то есть несводимых к общей мере целостных образов жизни, не совместимо с универсалистскими иллюзиями Просвещения о возможности построения единой фундированной абстрактным рацио цивилизации. Поэтому никакие институциональные решения в сфере общественной жизни не имеют права признания в качестве лучших сами по себе (в этом, кстати говоря, вообще лежит корень отличия политики и политического как сферы действия суверенного решения от технологии или политического менеджмента, основанного на идее господства универсальных предписаний).

«Традиционный либерализм во всех своих разновидностях является универсалистской политической теорией. Эта теория содержит набор принципов, предписывающих наилучший строй и наилучшие – с точки зрения идеала – институты для всего человечества (…) В политических теориях Просвещения универсалистская направленность классического политического рационализма возрождается в облике философии истории, устремленной к единой рационалистической и космополитической цивилизации как своей цели», - поясняет ученый.

Глобальное человеческое общество: крах утопии

Что же позволяет Грею столь уверенно настаивать на крахе социального проекта Просвещения и его наиболее рафинированного выражения – либерализма? По большей части эти соображения носят «эмпирический» характер: историческая действительность, с которой мы столкнулись по итогам разрушения биполярного мира, сама по себе составляет весомый контраргумент в отношении универсалистского эволюционизма: «Я имею в виду крах надежд Просвещения на разрушение партикуляристских уз, национальных и религиозных, и на постепенное выравнивание или маргинализацию культурных различий в жизни людей (…) Всемирно-исторический провал проекта Просвещения, выразившийся в разрушении в конце XX века порожденных этим проектом светских, рационалистических и универсалистских политических движений и преобладание в политической жизни этнических, националистических и фундаменталистских сил наводят на мысль об ошибочности философской антропологии, на которой зиждился проект Просвещения. В этой философской антропологии различие культур рассматривалось как эфемерная, и даже эпифеноменальная случайность в человеческой жизни и истории. С альтернативной точки зрения, которую я хочу развить, предрасположенность к различиям между культурами – изначальное свойство рода человеческого».

Либерализм, колеблющийся на собственной границе

Важнейшим моментом анализа либерализма для приверженцев историцистской (аниэволюционистской и антиуниверсалистской) перспективы, подобных Грею, является отделение либерализма как конкретной политической практики, имеющей свой культурный и историко-географический контекст, от его – либерализма – универсалистских претензий на статус политической истины для всех народов.

Признание за либеральными институтами и практиками статуса имеющих локальный успех решений, исторически составивших важнейший компонент цивилизационной идентичности Европы и Америки, и, по сути, представляющих один из множества несоизмеримых способов общественного бытия – такое признание играет роль перелома в сознании западных мыслителей: коль скоро эта черта пройдена (как в случае Джона Грея, Стюарта Хармпшира, отчасти Зигмунда Баумана и ряда других), мы можем говорить о законченном или радикальном постлиберализме; в том случае, если отказа не происходит, это, как правило, означает стремление обойти проблему культурного плюрализма за счет оформления обновленного и эвфемизированного издания все того же универсализма (как это имеет место в случае правового акцента легалистского неолиберализма Джона Ролза).

Однако существует целый ряд важных авторов, чью позицию можно охарактеризовать как колебание на границе признания ограниченности либерализма. К этому ряду принадлежат такие в высшей степени любопытные фигуры как автор теории «двух свобод» Исайя Берлин и наследник его идей Ричард Рорти, с именем которого связан «постмодернистский» тренд в либеральной мысли; также сюда следует отнести и всех сторонников так называемого мультикультурализма. В чем же специфика данного круга мыслителей, и почему по сравнению с радикальным культурным плюрализмом Грея она представляется не достаточно последовательной?

Либерализм стремится справиться с реальностью существования несовместимых и несоизмеримых по единой шкале культурных ценностей с помощью разделения человеческой жизни на приватную и публичную сферы. Этот же принцип лежит и в основе различения Исайей Берлином двух типов свобод: свободы негативной (или «свободы от») и свободы позитивной («свободы для»). Либералы, делающие ставку на реализацию данного принципа, полагают, что все многообразие культурных ценностей («концепций блага» по Ролзу или «проектов самосозидания» по Рорти) могут быть реализованы в рамках приватной индивидуальной сферы.

В то же время публичная сфера, (пространство общежития) должна регулироваться нормами, нейтральными в отношении любых возможных «концепций блага» и соответствующими принципу «справедливости». Таким образом, либералы настаивают на том, что либерализм вовсе не является системой ценностей, принципиально сопоставимой с другими, но претендующей на исключительность и насильно себя навязывающей; либерализм, по их мнению, представляет собой как раз тот формальный контекст, в рамках которого различные, в том числе конфликтующие культурные установки могут сосуществовать – с тем, чтобы как раз предотвратить насильственное навязывание каких бы то ни было культурных установок.

Конституирующая роль различий: идентичность не является частным делом каждого

Главный и наиболее действенный аргумент против такой, по сути, классической позиции со стороны постлибералов состоит в том, что культурные ценности по природе своей не являются приватными и не могут быть реализованы исключительно в частной сфере. Напротив, разделение жизни на частную и публичную сферы противопоказано с точки зрения «нормальной» реализации культурных ценностей, изначально имеющих социальный характер. Основной же упрек в адрес либералов состоит в том, что те как раз стремятся выдать компоненты собственной, локальной и исторически «случайной» системы ценностей за нейтральную над-культурную форму урегулирования межкультурного взаимодействия. Прежде всего, речь идет о концепции индивида и попытках втиснуть несводимые культурные реальности в институциональные рамки, задаваемые данной концепцией, всецело принадлежащей культурному контексту европейской пост-просвещенческой политической традиции.

Обращая внимание на это двусмысленное движение либералов, последовательные пост-либералы демонстрируют, какого труда стоит либерализму отказ от универсалистских притязаний. «В неолиберализме, - пишет Грей, - культурные различия воспринимаются сквозь искажающую призму выбора, в качестве эпифеномена личных жизненных планов, предпочтений и концепций блага. Однако же в реальном мире человеческой истории культурные различия не формируются волюнтаристическим способом, посредством выбора, но передаются по наследству». Признание социальной природы ценностей и несводимости их реализации к индивидуальному выбору является концептуальным противоядием против рецидивов универсализма. Только согласившись, что различные ценностные универсумы всегда обладают социальным измерением и, соответственно, имеют «полное право» на реализацию на уровне организаций жизни целых сообществ, мы предохраним себя от смешения культурных ценностей с «рациональным интересом», концепция которого развивалась в рамках либеральной традиции и адекватно применима только в контексте самих либеральных обществ, где индивидуум – в отличие от обществ нелиберальных – действительно является социальным фактом.

Универсализм и индивидуализм: разоблачение сговора

С точки зрения постлибералов антиуниверсалистский поворот в глобальной политической практике должен быть связан с переносом акцента с идеи самоопределения индивида на идею самоопределения сообщества. Без этого поворота вся современная система международного права остается проводником культурной агрессии цивилизации-наследницы Просвещения в отношении других культур по принципу «чья сила, того и правда». Стремясь быть арбитром в собственных столкновениях с другими культурами, либерализм старается выдать собственные решения, относящиеся к его локальному культурно-историческому контексту, за те принципы, на которых может быть выстроено взаимодействие различных культурных контекстов. И самой главной «крапленой картой» в его колоде является пресловутый индивидуум. К индивидууму же прикладывается и все остальное вплоть до конкретных административных институтов.

Вот что пишет по этому поводу Джон Грей: «Значение первичности принципа культурных форм заключается в том, что наши ценности создаются отнюдь не в процессе совершения индивидуального выбора. Хотя концепция самостоятельного человека-субъекта является центральной в современном либеральном мышлении, она легко может выродиться в опасный вымысел. В своем общепринятом значении идея автономии отрицает, что нашу личность формируют события, которых мы не выбираем. Идея автономии освящает вымысел либеральной философии о неприкаянном человеке-субъекте, самостоятельно определяющем свои жизненные цели и формирующем собственную систему ценностей. Да, это именно то самое создание либерального воображения, чей изнуренный призрак крадется по развалинам архаично-либеральной идеологии, бормоча что-то невнятное о глобальных рынках и экономической эффективности».

По-настоящему альтернативным решением по отношению к этому непоследовательному в саморефлексии либерализму является признание индивидуализма в качестве культурной ценности, присущей ограниченному сообществу, которая в свою очередь является несоизмеримой и, часто, несовместимой с ценностями других культур. В свете этого осознания решение по выделению частной сферы для свободно выбранных «ценностей» следует рассматривать как релевантное исключительно индивидуалистической культуре, а функционирующие в режиме свободного выбора «ценности» - не идущими в сравнение с теми ценностями, о которых толкуют мультикультуралисты – ценностей, определяющих конфигурации социальной субъектности в не меньшей степени, чем ценности индивидуализма определяют представления либералов о логике организации сферы публичных отношений.

Важнейшим выводом из признания культурного плюрализма является тотальное отвержение либерализма в его претензии на универсальную политическую ориентировку и глобальное регулирование.

Еще раз: «В традиционном либеральном понимании плюрализм ценностей относится к несоизмеримостям, возникающими между индивидуальными жизненными планами и личными концепциями блага и в пределах таких планов и концепций, но не к таким несоизмеримостям, которые проявляются в отношениях между целостными образами жизни, - и предполагается, что сами либеральные принципы защищены от несоизмеримостей, возникающими между личными концепциями блага в пределах таких концепций. Если же, напротив, плюрализм ценностей понимается не столь упрощенно и одноцветно, если считается, что он применим к целостным образам жизни и затрагивает (делая их беспомощными) так называемые принципы, провозглашенные либеральной политической философией, то это подрывает сам либерализм. Словом, если принять последствия строгого плюрализма ценностей, то от либерального проекта неизбежно придется отказаться».

Многополярность и проблема макрополитического вектора

Итак, из признания культурного плюрализма вытекает отвержение либеральных политических институтов в качестве ориентира для развития стран и народов, не принадлежащих исторически к традиции Просвещения; с претензиями либеральной демократии на внедрение в глобальных масштабах должно быть как можно скорее покончено. Но какая же политическая форма может быть признана адекватной несводимому культурному разнообразию? С точки зрения Джона Грея ответ очевиден: такой универсальной формы не существует. Единственный и самый общий принцип, на который может быть ориентирован политический процесс в контексте культурного плюрализма – это обеспечение по возможности мирного сосуществования автономных культурных образований. Однако рецептов для достижения этой цели не существует. Очевидно, что многополярный контекст предполагает достижение такого мирного сосуществования отнюдь не в терминах Канта (классического либерального универсалиста, выразившего свое кредо в работе «К вечному миру»), но в пределах каждый раз актуально-конкретного и никогда не гарантированного диалога.

Имперская модель – лучшее решение для России

Согласно трактовке Греем реалий культурного плюрализма, нет и не может быть заранее успешных или, наоборот, неприемлемых политических моделей. Достижению мирного сосуществования различных культурных традиций могут служить самые разные решения, успех или неуспех, выбор или отвержение которых является делом сугубо политическим (то есть не технологическим, не сводящимся к рациональным спекуляциям) и привязанным к конкретным обстоятельствам и историческому опыту.

Однако открытие возможности для реализации культурных традиций на различных уровнях публичности – вплоть до правового - представляется в ряде случаев необходимым: «В плюралистических или внутренне разделенных государственных образованиях правовое признание различных или составных сообществ и их разной юрисдикции вполне можно обосновать с позиций Гоббса: оно способствует установлению мира. Оно позволяет приверженцам различных культурных традиций обеспечить отражение этих традиций в правовых порядках, которым они должны подчиняться, не прибегая к сепаратистским действиям, неизбежным там, где единое государственное образование устанавливает унифицированный правопорядок. Такой правовой плюрализм фактически является институциональным воплощением человеческой потребности в прочных формах мирного сосуществования в условиях значительного культурного различия».

Такой рецепт, как известно, позиционируется как неприемлемый не только с позиций либеральных глобалистов, но и с точки зрения националистов-унитаристов. В рамках же политической практики империй он всегда являлся нормой. В этой связи не удивительно признание Грея в определенных симпатиях к имперской модели, которая в ряде случаев представляется ему оптимальной. «В некоторых случаях, - пишет он, - как например в условиях Российской Федерации, человеческие издержки (имеются в виду войны и этнические чистки) построения суверенных государств-наций на территориях с давно перемешанным населением, никогда не образовывавшем наций, могут быть столь велики и ужасающи, что для их предотвращения потребуется установить неоимперский режим. Здесь крайне важно, что плюралистическая теория открыта для признания различных форм государственной организации – будь то государство-нация, конфедеративный или федеративный союз или же империя – в данных исторических условиях способных к наилучшему обеспечению мирного сосуществования различных культур, образов жизни и народов».

Попытка интегрироваться в Запад обречена

Итак, важнейшим выводом из признания культурного плюрализма является тотальное отвержение либерализма в его претензии на универсальную политическую ориентировку и глобальное регулирование. Либерализм должен выть возвращен к статусу одной из множества абсолютно самодостаточных, «самореферентных» и в этом смысле равноправных культур. Однако так исторически сложилось, что универсалистские претензии стали практически неотъемлемым компонентом либеральной культурной идентичности. И в этом состоит первая из двух главных проблем современного запада: за столетия европейского цивилизационного триумфа пресловутый «белый человек» свыкся с ролью колонизатора, наставника-эксплуататора. Вопрос о возможности существования либерализма после отказа от проекта планетарной либерализации остается открытым.

Другая проблема носит не менее принципиальный характер: сведение культурных ценностей в индивидуалистическом контексте к статусу того, чем индивид может свободно распоряжаться, фактически лишает их статуса реальных ценностей. Результатом этого процесса является нигилизм, представление о котором современные социальные теоретики с благодарностью заимствуют у Ницше. Привлекательность, которой, казалось бы, обладает Запад в том числе и в глазах представителей других культур, оказывается обманчивой в долгосрочной перспективе, сладкое вначале оказывается горьким в своих последствиях, процесс причащения «благам цивилизации» приводит к выхолащиванию смыслов, лежащих в основе жизненных стратегий как сообществ, так и индивидов. Наконец, третий момент, которого мы здесь не будем касаться в подробностях (планируя впоследствии уделить ему специальное внимание) – это крах неолиберального экономического курса.

В свете сказанного продолжающийся процесс интеграции ряда несамостоятельных в культурном плане стран в культурно-политический домен либерализма оценивается Греем в исключительно негативном аспекте - как присоединение к нисходящей тенденцией, как расширение зоны поражения нигилизмом и будущей социальной дестабилизацией. В следующих строках автор дает краткий набросок на эту тему: «Те части посткоммунистического мира, чье культурное наследие является европейским, ожидает нелегкая судьба, поскольку установление в них западных рыночных институтов происходит как раз в тот момент, когда сами западные культуры, а значит и западные рыночные институты, переживают кризис легитимности. В западных культурах проект развития автономного человеческого разума и придания привилегированного статуса науке последовательно разрушил локальные и традиционные формы морального и социального знания, однако итогом его вместо новой цивилизации стал нигилизм. США, как всегда, представляют здесь исключение: в них остаются сильными как фундаменталистская религия, так и фундаменталистские основы проекта Просвещения. Однако если в США произойдет крушение основ фундаментализма, то его, по всей вероятности, будет сопровождать взрыв нигилизма, жестокость и сила которого не ведомы другим западным странам. Подобный исход предсказывается значительной частью современного американского искусства, литературой и массовой культурой».