ЕВРАЗИЯ - Этнократия как политическая реальность

Юг России представляет собой один из самых полиэтничных и многоконфессиональных регионов мира. Здесь проживают представители более ста народов, принадлежащих к различным языковым группам и исповедующих все мировые религии. Геополитическое положение Юга России заключается в том, что он входит в так называемый «метарегион нестабильности», простирающийся от Балкан до Памира, и представляет собой зону столкновения цивилизаций, порождающую перманентные конфликты.

Приход к власти в национальных республиках Северного Кавказа этнократии имел, с одной стороны, определенное стабилизирующее значение. Это были умеренные этнократии, сумевшие оттеснить крайних националистов, заключившие своеобразный социальный контракт с федеральной властью: «Творите у себя что хотите, но не помышляйте о сепаратизме». С другой стороны, развитие этнократических тенденций в регионах сопровождалось стремлением этнократии к переделу территорий, расширением этнополитических и межэтнических конфликтов.

Попытки сконструировать политическую нацию успехом не увенчались: «россияне», исторические наследники «православных» и «советских», оказались неэффективной попыткой наименования новой гражданско-политической нации.

Кроме того, в этих регионах имеет место некое соглашение между оргпреступностью и властью о разграничении сфер влияния: «Мы вас не трогаем, а вы ведете себя тихо». То же самое с различными ваххабитскими анклавами: власть о них знала, но предпочитала не трогать. Как только власть пытается навести порядок, преступники отвечают на это жесткой агрессией, как, например, произошло в Нальчике в октябре 2005 года.

Исторические корни «взрыва» этничности и усиления этнократических тенденций в 90-х годах ХХ века некоторые исследователи усматривают еще в дореволюционной России. В Российской империи этноконфессиональная «табель о рангах», отмечают они, несла в себе прообраз СССР, и поэтому коммунистический режим в этом плане не совершил особого насилия над историей. Вместе с тем он усилил процессы «навязывания» этничности и формирования многоярусной номенклатурной этнократии. При этом коммунистический режим стремился к созданию социально однородного общества, но сохраняя при этом возможность самоопределения по этническому признаку.

Однако, советский опыт «огосударствления этносов», показавший свою бесперспективность в практике современных полиэтничных государств, стал одной из причин развала СССР. Кроме того, распад СССР означал, как полагают некоторые исследователи, и распад практически сложившейся нации - «советского народа», который привел к системному кризису политической идентификации. В результате произошел закономерный распад «российского населения» на множество субнациональных групп, противопоставляющих себя в категориях мы - они, наши - чужие (враги).

При этом в советский период, несмотря на создание идеологической общности «советский народ», предпосылки этнической фрагментации не были устранены, но лишь отодвинуты на второй план монопольной коммунистической идеологией. Ошибкой была попытка создать «советский народ» как совокупность автономных и неделимых этносов, где последние в классических либеральных традициях стали субститутами неделимых индивидов с их неотъемлемыми правами. В результате этнополитического переосмысления классических концепций общественного договора этносы были превращены в некие искусственные, неделимые субъекты политических прав. После того как реальная партийная вертикаль управления страной перестала функционировать, общество оказалось в идеологическом вакууме. Попытки наспех сконструировать политическую нацию «россиян» успехом не увенчались, процесс нациестроительства застопорился. «Россияне», исторические наследники «православных» и «советских», явились крайне неэффективной попыткой наименования новой гражданско-политической нации.

Распад СССР актуализировал этничность как единственную меру социальной идентификации личности: в 90-х годах ХХ века этнос на Северном Кавказе становится своеобразной «аварийной группой поддержки», поглощающей все остальные референтные группы. При этом следует учитывать, что это происходило в условиях, с одной стороны, регионализации политического пространства России, а с другой - его демократизации. В таких условиях субъективная принадлежность к этносу становится формой присвоения символического капитала, путем претензии этнических элит на политические привилегии. Как правило, символический капитал и сопутствующие ему привилегии в условиях демократических политических режимов наиболее активно, отмечают исследователи, присваиваются представителями этнических меньшинств.

Возрождение этнонациональной проблематики в постсоветской политике, как считают некоторые исследователи, во многом было связано с тем, что этническое стало своеобразным эрзацем классового. В этнонационализме на смену таким ключевым субъектам политики, как сословия, касты, классы, индивиды, приходят этносы как коллективные субъекты общественных отношений. Этнонационализм предстает как попытка объяснить социальное неравенство не посредством классовых, то есть социально-экономических, а из этнокультурных различий.

В этом смысле современная этнополитика в своей примордиалистской парадигме лишь подхватывает конструкцию понятий советского официоза, замещая классовые категории этническими, но не касаясь самой логики изложения. Этнонационализм титульных элит в 90-х годах проявил себя как эффективный инструмент давления на федеральный центр в условиях сложившегося асимметричного федерализма, а примордиалистская парадигма остается теоретическим оружием этнонационализма, выступающего в настоящее время в виде различных «политкорректных» версий мультикультурализма. Однако вопреки заявляемым целям, политкорректная риторика, как правило, лишь обостряет межэтническую напряженность и консервирует этноцентристские стереотипы и идентичности, приписывая им фундаментальный характер.

С течением времени федеральная власть в России стала уделять значительно большее внимание «деполитизации этнического» во внутренней политике: произошла унификация регионального и федерального законодательства, ужесточился контроль за деятельностью региональных этнократий, осуществляется «деприватизация» государства, свертывается пространство «региональных политик», прекратили легальное существование региональные политические партии.

Однако, политическая риторика федеральной элиты в области строительства нации так и не приобрела целостных императивов и целей в области этнонациональной политики. По-прежнему в политической повестке дня доминируют ситуативный популизм и тактический прагматизм, лишенные осмысленной идеологической основы. Отсюда популярность технически нейтральных терминов оптимизации, эффективности, толерантности и т. п. Налицо желание федеральной политической элиты устраниться от скользкой темы, выждать, когда в «национальном вопросе» все наладится и рассосется само собой. В результате желание угодить всем «сегментам электората» (этническим, конфессиональным) оборачивается невозможностью выйти на уровень интеграции гражданского (политического) интереса всех граждан России, так как любой всеобщий интерес, увеличивая степень свободы в обществе в целом, накладывает определенные ограничения и запреты на частные, индивидуальные и коллективные права и свободы, что сразу же вызывает упреки в тоталитаризме, великодержавности, империализме и т. п.

Одним из факторов усиления этнократических тенденций на Юге России стала этнизация политического управления, связанная с так называемой ее «коренизацией», т. е. превращением всего управленческого корпуса, в первую очередь, государственного, в представительство кадров титульной национальности. Исследователи обращают внимание еще на одну особенность этнизации политического управления, которая нередко упускается из виду при анализе этнократических тенденций. Речь идет о силовых структурах, которые обеспечивают сохранение власти в руках тех или иных этнополитических групп. Национальные кадры этих структур подбираются с еще большей тщательностью, чем чиновнический аппарат. Они сознательно превращаются в мононациональные образования, куда доступ представителям других наций практически закрыт. На их усиление бросаются большие материальные и финансовые ресурсы. Более того, не так уж редки случаи, когда вооруженные силы строятся по этноклановому принципу или даже преследуют этнокриминальные интересы.

Другим фактором усиления этнократических тенденций на Юге России является «этнизация экономики», которая выступает формой экономического национализма. Основу экономического национализма составляет экономическая политика и хозяйственная практика, которые отстаивают интересы не всех народов, населяющих определенную территорию, а только интересы той этнической группы, которую обычно называют «титульной», и ориентируются на создание привилегий и преференций только для представителей этой группы.

Экономический национализм проявляется также в этническом протекционизме, поощрении «национального предпринимательства», выдаче льготных кредитов, лицензий и других привилегий представителям «своей» бизнес-элиты. Политика этнического протекционизма часто связана с поддержкой «теневых» экономических структур, оформившихся по национальному признаку. Экономический национализм нацелен на перераспределение экономических, финансовых и материальных ресурсов в пользу «своего» этноса и «своих» предпринимателей.

«Этнизация экономики» как ориентация на этническое предпринимательство сопровождается экономической специализацией этнических групп, проживающих на определенной территории. Это приводит к тому, что представители той или иной национальности начинают занимать доминирующее положение в конкретных отраслях хозяйства, а избираемые ими стратегии экономического поведения начинают основываться на этнической солидарности. В связи с этим производственные связи, поиск деловых партнеров и привлечение инвестиций ограничиваются определенной этнокультурной средой и мотивируются не только соображениями экономической рациональности, но и протекционизмом в отношении лиц «своей» национальности.

Субъекты хозяйствования начинают комплектоваться этнически однородным персоналом, который отбирается по трайбалистским, земляческим или непотистским отношениям, независимо от их квалификации. В результате нормой становится положение дел, при котором, как отмечают исследователи, одно или даже ряд смежных производств оказываются целиком сосредоточенными в руках членов той или иной влиятельной фамилии, а рядовой персонал набирается на основе патронажно-клиентельных отношений из представителей «своей» национальности.

В национальных республиках Юга России такие производства являются вполне рентабельными, несмотря на отсутствие рыночной конкуренции. Это объясняется тем, что такие субъекты хозяйствования включены в более мощные квазихозяйственные ассоциации, представляющие собой объединения родственных кланово-клиентельных сообществ, контролирующих определенные сектора экономики.

Подобные «экономические кланы» обладают достаточными ресурсами для того, чтобы сформировать сильное политико-административное лобби, поэтому влиятельные «фамилии» имеют «своих» депутатов, руководящих работников в региональных и местных органах власти, которые, собственно, и обеспечивают выживание таких неэффективных «фамильных» производств за счет патронажного перераспределения материальных и финансовых ресурсов, предоставления выгодных кредитов и налоговых льгот.

Формирование на Юге России, прежде всего в республиках Северного Кавказа, «клановой экономики» с отчетливо выраженной моноэтнической специализацией приводит к «выдавливанию» иноэтнического активного населения из экономики, прежде всего русского. Это способствует росту миграции русскоязычного населения из национальных республик на территорию соседних субъектов Федерации.

Анализ практики проявлений этнократии позволяет обнаружить ряд общих для этнократии черт, которая нигде и никогда не зарождалась «снизу» и стихийно, «самотеком». Она - порождение этнических элит, целеустремленно создающих почву, благоприятную для зарождения этнократии. Для достижения цели такие элиты используют кризисное состояние общества, применяя классический, уже многократно испытанный арсенал средств.

Концепция идентитарной этнократии исходит из того, что у титульного этноса существуют единые интересы, и эти интересы являются доминирующими - на защите этих интересов стоят органы государственной власти.

Во-первых, это - спекуляция на чувстве национальной ущемленности «своего» этноса и его стремлении к национальному возрождению. Для этого во избежание лобового конфликта с центральной властью используется такой «рычаг», как перенесение вины сошедших или сходящих с исторической арены политических режимов в ущемлении этносов на «господствующий этнос», а нередко и на другие (как правило, соседние этносы) - конкуренты и обидчики в роли «пособников» этноса-гегемона.

Во-вторых, в качестве катализатора стремления этноса к национальному возрождению используется идея обретения им собственной государственности или, если таковая в той или иной форме имеется, обретения последней суверенитета, в том числе ценой сепаратизма.

В-третьих, это - националистическая идеология, «компоненты» которой по своему содержанию примитивны и рассчитаны на мифологизацию сознания посредством мифов об историческом прошлом, о враждебности численно преобладающего «господствующего» народа, о культурной самодостаточности, о религии как главном факторе самосохранения этноса и т. п.

В-четвертых, амбициозные цели и лозунги местных элит типа «в Европу - через голову одряхлевшей России», «республика в состоянии стать преуспевающей, если ей дадут самостоятельность и не будут вмешиваться в ее дела» и т. п.

В-пятых, наличие национального лидера-вождя.

Любой этнократии присущи следующие общие признаки:

1. Этнократия выпячивает, гипертрофирует этнический интерес, преувеличивает его, ставит на первое место среди других возможных ценностей, полностью игнорируя принципиально новую ориентацию, сложившуюся со времени Великих буржуазных революций - приоритет интересов личности, которые в условиях этнократического властвования не просто отрицаются, но и оскорбляются;

2. Этнократия формирует и поддерживает противостояние интересов нации и интересов личности не стихийно, не самотеком, а сознательно, со стремлением к усилению существующих противоречий, с героизацией этнического противостояния;

3. Этнократия всегда использует образ мессии, вождя, фюрера. Этот образ может реализовываться как в реальном харизматическом, так и в историческом, политическом или общественном деятеле, который становится носителем всех национальных достоинств и воплощает в себе все возможные достижения, которые только доступны этническому воображению;

4. Этнократия часто ставит себе амбициозные политические цели, которые сводятся к тому, чтобы «свой» народ выступал ведущим по отношению к другим нациям, чтобы он давал всем единственно верный урок как жить, как творить, не гнушаясь тем, чтобы другие народы относить к категории «низших», «ведомых», призванных обслуживать желания и прихоти одного «достойного» народа;

5. Этнократия абсолютизирует свои цели, противопоставляя их целям своего же народа и в сфере социальной жизни, и в сфере культуры и даже экономики;

6. Этнократические режимы, как правило, заинтересованы в конфликтах, в ненависти или, по крайней мере, в поддержании напряженности;

7. Этнократия проповедует и поддерживает непримиримость, ищет у других народов и государств такие цели и такие стремления, с которыми невозможно примириться;

8. Этнократия манипулирует общественным сознанием, раздувая в людях низменные чувства и страсти по отношению к другим народам, превращая их в слепых исполнителей своей воли, безразличных или корыстных по отношению к чужой беде.

Ко всему перечисленному следует добавить еще одну важную характеристику, которая заключается в том, что получившая в условиях многонационального государственного образования власть этнократия, представляющая интересы не всей, а лишь части титульной нации, неизбежно начинает бороться за создание «этнически чистого» государства, т. е. при решении национального вопроса принимает такие законы и опирается на такую идеологию, которые игнорируют права национальных меньшинств и ведут к их принудительной ассимиляции. Именно с этой точки зрения, этнократия - это антипод демократии, и ее политика неизбежно ведет к обострению межнациональных конфликтов.

Термин «этнократия» имеет смысл использовать применительно к полиэтническим обществам. При этом необходимо различать идеологические конструкты этнократии и этнократию как реальность. В основе любого идеологического конструкта этнократии лежит принцип этновластия, базирующийся на суверенитете титульного этноса. Этот суверенитет означает, что только данный этнос является источником верховной власти. Описание реальных этнократий предполагает в первую очередь ответ на два вопроса: «Кто правит?» и «Как правит?». В современных условиях реальные этнократии характеризуются как непосредственным, так и опосредованным (через представителей) участием титульного этноса в управлении. Непосредственную этнократию с точки зрения «кто правит?» можно назвать идентитарной, а с точки зрения «как правит?» - партиципационной.

Концепция идентитарной этнократии исходит из того, что у титульного этноса существуют единые интересы, и эти интересы являются доминирующими. На защите этих интересов стоят органы государственной власти, непосредственно обеспечивающие их приоритет над интересами других этносов. Для концепции идентитарной этнократии характерно также признание господства государственной воли над волей отдельных граждан независимо от их национальной принадлежности. Абсолютизация суверенитета титульного этноса, выраженного в государственной воле, ведет к подавлению воли других этносов и воли граждан любой национальности. Идентитарные этнократии в этом плане содержат предпосылки для авторитарно-бюрократической или кланово-олигархической узурпации государственной власти.

Концепция партиципационной этнократии исходит из примата участия представителей титульного этноса в политической жизни общества с целью оказания воздействия на деятельность государственных институтов власти. В системе партиципационной этнократии законодательно закреплены преимущества титульного этноса в политической жизни общества, прежде всего в избирательном процессе, референдумах, выдвижении политических лидеров и формировании политических элит.

Представительную этнократию с точки зрения «кто правит?» можно назвать элитарной, а с точки зрения «как правит?» - конкурентной. Концепция элитарной этнократии исходит из того, что титульный этнос участвует в управлении опосредованно, через избираемых представителей. Причем между этносом и его представителями устанавливается целая система отношений, основанных на определенных полномочиях и доверии. Специфика элитарных этнократий состоит, как правило, в закрытости формирования правящих элит и бесконтрольности их деятельности. В результате чего полученные правящей элитой полномочия приобретают формальный характер, а государственная власть как авторитетно-властное полномочие превращается в авторитарно-властное господство.

Концепция конкурентной этнократии исходит из того, что в условиях слабо выраженной политической институционализации титульного этноса, связанной с отсутствием политических партий, формирование политических элит происходит на трайбалистской основе. Приход к власти той или иной политической элиты сопровождается формированием кланово-бюрократического аппарата власти, подменяющего своей волей общую волю этноса.

Таким образом, этнократия в качестве предмета научного исследования может выступать, с одной стороны, как идеологический конструкт, который базируется на признании суверенитета титульного этноса, и поэтому широко используется в тезаурусе национализма. С другой стороны, предметом научного исследования может выступать этнократия как политическая реальность.

Окончание здесь